О философском комментарии

Происхождение и роль комментария в античной философской традиции, в школьном освоении старых и производстве новых систем. Краткие тезисы

Полный текст, аудио и видео форматы материала на сайте magisteria.ru

Античный философский текст часто принимает форму комментария. Это может объясняться рядом причин. Одна из наиболее общих заключается в том, что в античности оригинальность в интеллектуальном творчестве не играет той роли, которую мы отводим оригинальности, самовыражению и новаторству сегодня. Для античного философа достойность той традиции, которую он представляет, напротив, определяется древностью этой традиции.

 

Принято считать, что комментаторский характер философствования проявляется лишь в эпоху эллинизма и достигает расцвета в поздней империи. Именно в этот период получает распространение жанр комментария, и это распространение исследователи объясняли тем, что в этот период меняется сам формат философской школы.

Комментария как форма философствования

Говорить об особой экзегетической фазе в истории античной философии мы можем лишь с некоторой долей условности, потому что и в классический период комментарии оказываются очень важной формой или даже методом философствования, поскольку речь идет не просто о какой-то внешней форме, которую можно было бы отбросить и изложить то же самое в форме эпической поэмы или трактата. Речь идет о том, что авторитетный текст, авторитетность которого признается или оспаривается автором и его читателями, является отправной точкой для философского рассуждения.

При этом, когда мы говорим о философском комментарии, нужно понимать, что далеко не всегда мы можем четко отличить философский комментарий, скажем, от филологического, потому что зачастую античные грамматики и философы пользовались одними и теми же методами интерпретации текста. Например, не только филологи могли исправлять текст – то, чем сегодня занимаются издатели античных источников, – но и философы тоже этим занимались, правда, возможно они руководствовались несколько иными критериями.

 Аллегорическое толкование. Неясности в тексте.

Однако, из методов, которые нас будут более всего интересовать, следует упомянуть метод аллегорического толкования, или аллегорезу. Дело в том, что в самые различные периоды истории философии мы видим примеры того, как сакральным текстом могли считаться Гомер, или в более поздний период – «Халдейские оракулы», или даже диалоги Платона. Мы видим, что эти сакральные тексты подвергались аллегорической интерпретации.

Здесь мы исходим не просто из того, что мы можем вчитать какой-то свой текст, свой смысл в древний текст, а из того, что это возможно так как автор этого древнего текста зашифровал что-то, что мы считаем истинным.

И комментатор стремится выйти за пределы поверхностных смыслов, – разумеется, такая шифровка нужна для того, чтобы уберечь священное от профанов, – и в поисках тайны устремляется и ищет этот глубинный смысл. Но почему мы вообще должны предполагать, что автор на что-то намекает? Здесь подсказкой являются неясности в тексте. Мы исходим из того, что текст, должен быть осмысленным, но обращает внимание наличие каких-то странных, не поддающиеся буквальному прочтению, деталей.

Эта неясность приглашает нас к тому, чтобы задуматься о более глубоком смысле текста. С какой стати какие-то нимфы сидят в пещерах, какие-то ткацкие станки, кувшины? – Это странная картина, за этим явно скрывается что-то более глубокое. Это служит отправной точкой для комментария.

Ориген предлагает именно так доискиваться и до смысла Священного Писания. Слишком много мест в этом тексте, особенно в Ветхом Завете, которые сложно было понять буквально для просвещенного христианина в III–IV вв., поэтому он  предположил, что за буквальным смыслом, за историческим смыслом Писания скрывается какой-то более глубокий – «духовный», как называет его Ориген – смысл. Именно его мы и должны искать, опираясь на неясности.

В этой связи Ориген вспоминает слова апостола Павла из послания к Коринфянам, где апостол говорит, что когда иудеи буквально читают закон, на лице Моисея лежит покрывало, а Пришествие Христа, тайна воплощения и искупления – это покрывало снимают, и с пришествием Христа в мир становится понятен истинный духовный смысл и Ветхого Завета, и ветхозаветных пророчеств, и исторических книг, открывается доступ и возможность для такой аллегорической интерпретации.

В античности за таким подходом стоит довольно стройная методология. Например, одно время было принято убеждение, что стоики видели в Гомере что-то вроде криптостоика, тайного стоика, и вчитывали в него свои доктрины, чтобы придать ему авторитетность.

Формирование канона

В какой-то момент и тексты основателя школы становятся в своем роде сакральными. Этому предшествует то, что мы могли бы назвать формированием канона, т.е. появляется академическое издание текстов, и на это издание могут дальше опираться комментаторы. Так развивалась, например, традиция комментариев к текстам Аристотеля. Около 45 года до н.э. Андроник Родосский предпринял издание всего Аристотеля, его трактатов, и он был первым, кто предложил разделение этих сочинений на логику, физику, этику и метафизику.

Значение этого издания было огромным: мы знаем, что еще Цицерон говорит о том, что большинству его современников Аристотель не известен, и если мы посмотрим, какие тексты Аристотеля были знакомы самому Цицерону, то мы увидим, что это, прежде всего, аристотелевские диалоги, и когда Цицерон хвалит красноречие Аристотеля, он имеет в виду как раз эти диалоги. Они дошли до нас лишь фрагментарно, и после издания Андроника Аристотель все больше и больше стал ассоциироваться именно с трактатами, а то, что у Аристотеля ценила вся античность, мы знаем хуже всего.

Как бы то ни было, когда появляется академическое издание становится возможно возникновение комментариев к этим текстам.

 Комментарий как трансляция «своего первоисточника»

Комментарий может носить филологический, исторический, философский характер, может сочетать в себе все эти аспекты. Но по мере продвижения комментария, автор этого комментария стремится к тому, чтобы создать у читателя определенный взгляд на комментируемый текст, и даже если он рассуждает о функциях частиц в диалоге, он тем самым транслирует своего Платона. Именно поэтому, например, такие издания на много лет определяют ключевые тренды в платоноведении и сегодня: их цитируют, с ними спорят именно по тому, что они очень прочно встроены в академическую университетскую жизнь.

Когда мы говорим о практике чтения Платона в античных школах, то здесь тоже можно заметить, что авторы пытаются транслировать самого Платона, и эта полемическая линия ясно прослеживается. Например, когда неопифагореец Евдор Александрийский пишет комментарий на «Тимей», он имеет в виду определенную задачу: ему надо вернуться к подлинному Платону, с его точки зрения, забытому в скептической Академии. Когда Плутарх комментирует «Тимея», он тоже имеет перед собой задачу: показать, что Платон и Аристотель между собой согласны. Поэтому это довольно мощный инструмент трансляции философской традиции.

 Стандартизация комментариев через последовательное вопрошание.

Постепенно комментарии к диалогам Платона, или к сочинениям Аристотеля становятся все более стандартизированными. Например, во вступлении надо было непременно рассказать о цели диалога, о его месте в корпусе, о его пользе, названии, аутентичности и т.д. То есть имеется список вопросов, на которые нужно ответить, приступая к тексту. С одной стороны, это проявление школьной рутины, с другой стороны, такая методика вопрошания текста совершенно необходима в рамках школы, и сегодня исследователи, приступая к тому или иному тексту, пытаются на все эти вопросы ответить.

Таким образом, мы можем говорить, что в рамках этой философской комментаторской традиции формируются, оформляются методы того, что впоследствии станет философской герменевтикой. Требования учитывать жанр сочинения и его место в корпусе – совершенно справедливы, и все эти школярские схемы выполняли одну очень важную функцию: они учили читать и учили постепенно подступаться к чему-то сложному, постепенно продвигаться от понятного к непонятному, словно проходя религиозное посвящение.

Как бы мы не оценивали сегодня клишированность этих схем, надо признать, что в целом ничего существенно лучшего мы придумать не можем, потому что философия начинается с умения ставить вопросы к тексту и вопрошать его. Поэтому первые христианские богословы, у которых не было иного метода богословствования, кроме толкования Писания, естественным образом обращаются к практике таких философских толкований, обращаются в надежде обнаружить там необходимый для них метод.

Например, когда биограф неоплатоника Прокла пишет о его обучении, он говорит о том, что он сначала изучал Аристотеля – два года, а потом перешел к эпоптике, к созерцанию: под эпоптикой подразумевается здесь чтение и понимание диалогов Платона. У Оригена мы тоже видим, что школьная схема обнаруживается в Священном Писании, и поэтому, когда он комментирует «Песнь Песней», он использует эти комментаторские схемы, выработанные в рамках философских школ.

Его комментарии к «Песнь Песней» начинаются рассуждением о том, какова цель этого сочинения, какую оно может принести пользу, что означает его заголовок, каковы действующие лица и т.д. Он говорит о том, какой части философии этот текст соответствует. То есть он говорит все то, что в его время требовалось от любого научного комментария. Тот факт, что текст, который он берется толковать – это текст богодухновенный, – принципиально не выделяет его на общем интеллектуальном фоне эпохи. Богодухновенных текстов в поздней античности не было только у ленивых, и сами платоники, как мы знаем по фрагментам того же Нумения и Амелия, могли комментировать в том числе и Священное Писание иудеев и христиан.

Комментарий как разворачивание собственной системы.

В какой-то момент текст становится лишь предлогом – по-французски prétexte, – предлогом для разворачивания своей собственной системы. С одной стороны, это действительно так. Но надо сказать, что за этим методологическим ходом, т.е. выстраиванием собственной философской системы с опорой на некий авторитетный текст, стоит представление о том, что те разнородные интеллектуальные пласты, которые пытается свести воедино автор, имеют единый божественный источник вдохновения. И поскольку единый божественный источник вдохновения есть у «Халдейских оракулов», и сам Платон был мужем божественным, то нет ничего удивительного в том, что в каких-то принципиальных моментах они говорят одно и то же. Соответственно, задача комментатора заключается в том, чтобы все это свести воедино.

Надо сказать, что это хорошо понимали и христианские авторы. Несмотря на то, что уже Ориген протестует против определенных излишеств в применении аллегорического метода, и у отцов каппадокийцев мы часто встречаем выпады на аллегорическое толкование Писания, представление о том, что за буквальным поверхностным смыслом Писания скрывается что-то более глубокое, никогда не исчезало из поля зрения христианских богословов, поскольку в их сознании Писание вдохновлено Святым Духом, который действует через него, как бы воспитывая человечество, но тот же Святой Дух действует и в человеческой истории.

Поэтому, даже если текст Писания отсылает нас к истории, и мы говорим лишь об историческом смысле писания, у самой истории тоже есть более глубокий духовный смысл. Христианские авторы хорошо помнили слова апостола Павла о том, что иудейский закон может толковаться буквально лишь до тех пор, пока не было боговоплощения, пока не было воплощения Христа и до его смерти и Воскресения. Пришествие Христа снимает покрывало с лица Моисея, и лишь в свете этого происшествия становится понятен сокровенный смысл Писания, который заключается в том, что план спасения и искупления человечества мы теперь можем усматривать и в Ветхом Завете, где он зашифрован.

 

Источник magisteria.ru